В Москве на Болотной набережной уже на этой неделе, 4 декабря, открывается Дом культуры «ГЭС-2». Построенная в начале XX века Государственная электростанция ГЭС-2 перешла во владение фонда V-A-C и вместо электрической энергии станет вырабатывать энергию современного искусства. С 84-летним автором проекта, знаменитым архитектором и большим музейным мастером Ренцо Пьяно, поговорил корреспондент «Ъ» во Франции Алексей Тарханов.

– Когда мы встречались девятнадцать лет назад, тоже по просьбе русского AD, вы готовили проект для московского Сити. Тогда что-то пошло не так. И вот теперь вы вернулись в Москву — и с каким успехом.

– Уже и не вспомню, что там случилось, с тем давним проектом. У нас, архитекторов, так бывает. Малая часть того, что мы придумываем, доходит до дела. Но я очень счастлив нынешнему проекту. Это было предложение, от которого не откажешься. Очень благодарен тем храбрым людям, которые его задумали и мне доверили. Невероятная возможность — обнаружить в самом центре Москвы затерянный мир и его преобразить. Настоящий подарок.

– Ваш Центр Помпиду сравнивали с Кинг-Конгом, ворвавшимся в старый Париж, а здесь у вас в центре Москвы скромная, нежная Белоснежка. Вы стали осторожнее с годами?

– Разумеется, между Центром Помпиду и «ГЭС-2» есть огромная разница. Помпиду мы задумывали паро­дией на завод, а ГЭС-2 в Москве и была настоящим заводом, производившим электрическую энергию, точно так же, как Помпиду был создан производителем энергии культурной. Но есть и очень много общего. В обоих случаях речь идет об особенном, уникальном месте в городе — это раз, и о здании, которое надо было сделать публичным, открытым, доступным всем, — это два.

– Но при этом они совсем не похожи.

– Вы знаете, я построил уже более тридцати музеев, но среди них нет ни одного, который был бы точно таким, как другой. И это не потому, что я всегда следил за тем, чтобы, упаси бог, не повториться. Каждый раз место, ситуация, заказчики были разными. Разным было время, которое тоже влияет на архитектора. Город, люди, предназначение музея, коллекции. Нет, я бы на вашем месте удивился, если бы два здания были похожи!

– Что же тогда особенного в новом проекте — что в нем самое главное?

– Самый важный в Москве элемент — свет. Это храм света, дворец света. Когда люди будут в него заходить, я уверен, они будут смотреть, разинув рот и задрав голову. Они будут купаться в этом свете. Для меня самого это было открытием, от Москвы не ждешь такого интенсивного света. У вас он чаще рассеянный, более холодный, более облачный, без резких теней и контрастов. Это, конечно, северный свет, хотя Москва знает теперь и денечки и ночки, как на побережье Италии.

– Вы добавили к зданию и зал под открытым небом — наподобие сада скульптур — и засадили его березами. Вполне по-русски, но почему тогда не яблони, как когда-то вокруг МГУ, или не чеховский вишневый сад?

– Я об этом думал, но я нахожу, что березы здесь все-таки правильнее. Если мы рассматриваем их как продолжение архитектуры, они дают лучшее ощущение стен и кровли. Березы летом укроют от солнца и даже легкого дождика. К тому же мы посадили уже взрослые деревья, нам не придется ждать, пока они вырастут и очертят придуманное нами дополнительное пространство.

– А что будет с этим открытым залом зимой, под снегом? В Москве невозможны сады Боболи.

– Снег — чудо, как мало вы его цените. Я был однажды в Москве в пе­риод снегопада, и когда снег лег на ветви берез, получилась великолепная арабеска, удивительное кружево. У меня просто захватило дыхание. Снег добавляет свет, потому что он его отражает. Я всегда обожал березы, а теперь еще обожаю березы под снегом. А как они хороши в мае, когда появляются первые листики, и еще раньше, когда только зарождаются почки. Это обещание весны, обещание встречи. Маленький лес берез — метафора времени, которое идет по кругу, это рандеву с зимою, рандеву с летом.

– Музейный лесок — это все-таки что-то новое, особенно для Москвы, хотя не думаю, что сюда будут ходить за грибами.

– «ГЭС-2» не только музей, хотя, конечно, и музей. Но я всегда боюсь самого слова «музей». Он пахнет скукой, он припорошен пылью, это что-то для специалистов, для «хранителей», которые все это «хранят», а от кого — да от нас с вами, наверно. Возможно, именно поэтому, когда я был таким же невоспитанным мальчишкой, как и мой приятель Ричард Роджерс, мы построили Центр Помпиду, музей, который отказался быть крепостью науки. Я нахожу, что, с одной стороны, новому дому культуры надо дать музейное оборудование. Музеи все-таки нечто благородное. Но надо, чтобы «ГЭС-2» в Москве был не только музеем, но и местом, где хорошо себя чувствуешь, местом встреч, развлечений, флирта, радости, которое москвичи будут любить, которое будет отвечать их желаниям.

– Сейчас Центр Помпиду ставится на реконструкцию. Вы участвуете в этом проекте? Согласны ли вы с тем, что ваше здание действительно устарело?

– Реконструкция необходима, потому что, конечно, времена настали другие. Нужна новая техника, нужно, чтобы здание потребляло меньше энергии, то есть нужно перебрать заново мотор этой машины, которым ­является Центр Помпиду. И поскольку здание было задумано изменяемым, модифицируемым, гибким, адаптируемым, это совершенно нормально. Оно должно идти в ногу со временем. Конечно, моя мастерская участвует в этом проекте по просьбе Министерства культуры.

– А как изменится со временем «ГЭС-2»? Прекрасный проект, он напоминает мне легкий клипер со светлыми парусами, которым любуются моряки, но потом вдруг оказывается, что на верфях уже строятся железные дред­ноуты, которые и будут владеть морями. Вдруг новый дом устареет, едва открывшись?

– Я люблю яхты, мне мило ваше сравнение. Но я всерьез думаю, что культуре нужны пространства, которые смогут меняться в такт тому, как меняется сама культура. И в случае Москвы доказательства гибкости здания налицо. Это был завод, а промышленные здания XIX–XX веков, дворцы для машин, — здания весьма гибкие. Исчезли электрические генераторы, появились генераторы современного искусства. В этом здании можно сделать многое, можно разделить его на отсеки, можно добавить части, как мы добавили «Аудиториум». Вообще «ГЭС‑2» в этом смысле многим напоминает Центр Помпиду, это удобное для переделок здание. Но гибкость — это вопрос не исключительно технический, это и вопрос культурный. Культура меняется все время — так же быстро, как и техника.

– Центр «ГЭС-2» скоро откроется. Вы много раз переживали такие удивительные дни. Что вы ощущаете, когда ваша работа уходит к ­клиентам?

– Очень романтическое чувство, не знаю, с чем его сравнить. Удивительный момент, как спуск корабля на воду, такой же праздник. Но с той минуты, когда все закончено, отговорены речи и перерезана ленточка, здание вам больше не принадлежит. Пока вы его не сдали, оно ваше, вы распоряжаетесь на площадке, архитектор — царь и бог на стройке. А потом ты разом все теряешь. Смесь радости и грусти, конец авантюры, конец большого путешествия, которое начинается и которое, к сожалению, заканчивается, как жизнь, как любовь. Но очень важно, что, когда ты завершаешь здание, ты отдаешь его не только конкретному человеку, даже если роль его огромна и он хозяин и вдохновитель, ты отдаешь здание всему городу.

– В вашем проекте есть несколько художественных ателье. Там будут проходить мастер-классы, там будут работать художники. Но среди них вы расположили пекарню. Почему? Вы любите запах хлеба?

– Конечно! Я ценю свет, солнце, воду, ощущение радости, счастья. А в этом ощущении важны и запахи. Недаром я так люблю использовать в своей архитектуре дерево, ну а запах свежего хлеба — это самый прият­ный запах на свете.